Военные кладбища в Северной Африке не редкость, но вокруг Тобрука их особенно много. В годы Второй мировой войны город стал центром ожесточенных сражений между войсками союзников и стран оси на североафриканском театре военных действий (ТВД). Из почти трех лет боев, которые шли здесь с июня 1940 года по середину мая 1943 года, сражения за Тобрук продолжались более двух лет. Бои шли не только в непосредственной близости от стен города-крепости, но и за десятки, а то и сотни километров от него. А если считать сражение под Эль-Аламейном продолжением битвы за Тобрук, получится еще больше.
БОИ С ПЕРЕМЕННЫМ УСПЕХОМ
Маятник боевых действий раскачивался с огромной амплитудой по североафриканской территории. Дважды он доходил до Агейлы, почти за тысячу километров от Тобрука и снова - теперь уже с большей скоростью – возвращался назад, проскакивал город-крепость и достигал Мерса-Матрух или даже Эль-Аламейна, всего в сотне верст от египетской Александрии.
Для командующего немецким Африканским корпусом (а затем и армией) генерала Эрвина Роммеля Тобрук был ключом к Египту, Суэцкому каналу. Для союзников – дверью в Киренаику и Триполитанию. Стратегическое значение города-порта объяснялось и глубоководной гаванью. Другой, такой же удобной и защищенной, не было на протяжении всего побережья от тунисского Сфакса до Александрии. Фортуна вела себя здесь как ветреная девка. Казавшаяся неминуемой победа вдруг ускользала из рук в последний момент, а верная катастрофа оборачивалась удачей.
Разумеется, ни по масштабам боевых действий, ни по количеству сил и средств сражения в Северной Африке не идут ни в какое сравнение с тем, что происходило на советско-германском фронте, где решался исход Второй мировой войны. Тогда эта истина была очевидна для всех, включая Уинстона Черчилля. Тем не менее данное обстоятельство ни в коей мере не умаляет мужества и героизма сражавшихся здесь и погибавших ради общей победы над фашизмом солдат и офицеров из различных стран, в том числе и нашей.
АФРИКАНСКИЙ СТАЛИНГРАД
На выезде из города, на высоком берегу, стоит глухой и мрачный квадратный форт с башнями по углам. Военный мемориал с захоронениями немецких солдат из состава Африканского корпуса, а потом и армии Роммеля. Внутри темные стены с торчащими факелами, ступени крепостных лестниц. Воплощенный в камне вероломный тевтонский дух, жаждущий реванша. Заходишь внутрь, и кажется, вот-вот из стен выступят призраки псов-рыцарей в рогатых шлемах. Рядом в небольшом побеленном домике обитает местный хранитель. Он без лишних слов вручает большой, похожий на бутафорский ключ от форта любому желающему посетить мемориал.
Первый раз Роммель подошел к Тобруку 10 апреля 1941 года. Захватить город с ходу ни тогда, ни позднее, во время генерального штурма 30 апреля, не удалось. Попытка окружить и уничтожить главные силы англичан также потерпела фиаско. Союзникам удалось выскользнуть из приготовленной для них ловушки и занять оборону вдоль египетской границы, а часть сил осталась в городе.
Начиналась восьмимесячная осада Тобрука. Его обороняли главным образом 9-я австралийская дивизия под командованием генерала Лесли Моршида, одна бригада 7-й австралийской дивизии, еще примерно 12 тыс. британских военнослужащих из различных частей, около 1,5 тыс. солдат и офицеров из индийских подразделений, а также вспомогательный ливийский батальон из местных добровольцев. Через четыре месяца большая часть австралийцев была эвакуирована. На их место прибыли Польская Карпатская бригада (около 6 тыс. бойцов), Первый Чехословацкий батальон, другие части.
Кстати, тогда же в окрестностях Тобрука произошла встреча Роммеля и Паулюса, прибывшего из Берлина. До начала нападения на СССР оставались считаные недели. Удивительно, но после той встречи судьбы двух будущих фельдмаршалов каким-то непостижимым образом окажутся переплетены. Успехи Эрвина Роммеля во многом будут зависеть от хода дел на Восточном фронте в целом, и под Сталинградом, у Фридриха Паулюса, в частности.
В конце 1942 года Роммель и Паулюс почти одновременно потерпят поражения, от которых им не суждено будет оправиться. Один – под Эль-Аламейном, другой – на Волге. Гитлер, бросавший в мясорубку под Сталинградом все, что у него было в наличии, откажет Роммелю, умолявшему о помощи в самый критический для Африканской армии момент, по сути, бросит на произвол судьбы – без танков, без боеприпасов и горючего. Многие исследователи полагают, что такое, по сути, предательство Гитлера стало одной из причин присоединения Роммеля к заговору против фюрера.
Немецко-итальянским войскам пришлось воевать на два фронта: один проходил по линии Бардия–Эс-Саллум, другой – протяженностью 55 км – вокруг Тобрука. Для союзников город стал символом стойкости и мужества, своим Сталинградом. Его защитники выдержали 240-дневную осаду, сражаясь в окружении.
Для Роммеля существовала реальная опасность того, что оба фронта могли объединиться и нанести совместный удар. Так и произошло. В ходе операции «Крестоносец», начавшейся 18 ноября 1941 года, 2-я новозеландская дивизия соединилась с 70-й британской дивизией. Осада Тобрука была снята. Роммель быстро отошел на запад к Аль-Агейле.
Второй раз немецко-итальянские войска подошли к Тобруку 19 июня 1942 года. Еще через два дня командующий гарнизоном южноафриканский генерал Клоппер сдался Роммелю, даже не пытаясь организовать сопротивление. Однако менее чем через пять месяцев, 13 ноября того же года, Тобрук вновь освободят союзники. Теперь уже навсегда.
ПАМЯТЬ О ГЕРОЯХ
На рубеже 70-х и 80-х годов прошлого века, когда мне довелось работать здесь, вокруг города чуть ли не каждом шагу попадались полузасыпанные песком окопы с ржавыми кольцами колючей проволоки. Между ними бродили голодные верблюды и жевали обрывки целлофановых мешков, непонятно откуда взявшихся здесь в огромных количествах.
Километрах в пяти от «немецкого форта» по дороге к невысокому плато находится другое военное кладбище. Здесь покоятся солдаты и офицеры из Британского Содружества и других стран.
Открытое солнцу, утопающее в цветах и зелени деревьев, кладбище по-военному четко спланировано: ряды могил, как шеренги солдат, готовых к последнему параду. В центре мемориала – высокий крест из светлого камня с наложенным на него железным мечом и словами о вечной памяти героям. Видно, что за мемориалом ухаживают. Дорожки чисто подметены, полита водой и подстрижена трава. В этой ухоженности, а не только в словах, пусть очень правильных, чувствуются искренние забота и уважение, дань памяти тем, кто погиб и за общее дело, и за свою родину, пусть и далеко за ее пределами.
Простые солдатские надгробия. Никакой разницы между рядовыми, сержантами или офицерами. Все равны перед Богом. Дата рождения, дата смерти, имя, фамилия, звание. Саперы и пехотинцы, артиллеристы и танкисты, связисты. Солдаты из Великобритании – англичане, шотландцы, ирландцы. Британцы из индийских частей, переброшенных в Северную Африку. Отдельно лежат австралийцы, южноафриканцы, новозеландцы. Относительно общей численности населения Новой Зеландии потери этой страны в Северной Африке считаются очень большими.
Попадаются плиты с шестиугольными звездами Давида, могилы погибших югославов. А вот места упокоения бойцов из Польской Карпатской бригады. Из 2283 захоронений на этом кладбище около 170 могил с погибшими польскими бойцами. Не менее 15 могил с погибшими солдатами и офицерами из Первого Чехословацкого батальона. Большая часть этого подразделения занимала оборону вдоль шоссе из Дерны. Центром их позиций стал форт S19, известный также как «Гонза».
Есть на этом кладбище и могилы наших соотечественников. Их совсем немного, может быть, пять или шесть. «Soviet soldier» – вот и все, что на них выбито, и лишь иногда дата гибели. Ни имен, ни фамилий, ни воинских званий. Таких могил с погибшими солдатами, которых не удалось идентифицировать, здесь не менее полутора сотен.
Безымянные могилы, в которых лежат советские граждане, есть и на других воинских кладбищах союзников. Однажды я обнаружил их могилы на пустынном восточном берегу Суэцкого канала, неподалеку от Исмаилии. По меньшей мере десятка полтора захоронений. К сожалению, буквы на надгробиях стерлись до того, что прочесть имена на некоторых плитах было совершенно невозможно. Можно было разобрать только пятиконечные звезды и даты смерти. И вот что странно. Здесь хоронили тех, кто умирал с 1946 по 1950 годы, уже после окончания войны.
«СВОБОДНАЯ ФРАНЦИЯ» ВОЮЕТ
Развилка дорог на вершине невысокого плато Рас-Мудауввар, господствующего над Тобруком. Налево продолжается североафриканское шоссе, ведущее вдоль моря в сторону Египта, направо – путь на юг к небольшому селению Аль-Адем, километрах в 20 отсюда. В боевых документах союзников это место проходило под названием King’s Crossing. За высоты Аль-Мудаввар отчаянно дрались немецко-итальянские войска и союзники, понимая их значение для обороны города. Здесь находились наиболее укрепленные участки обороны союзников.
У этого перекрестка находится французское военное кладбище, где покоятся бойцы «Свободной Франции». Здесь, у Тобрука, впервые после капитуляции Франции в 1940 году лоб в лоб сошлись в смертельной схватке французы и немцы. 1-я французская бригада обороняла Бир-Хаким в 70 км от Тобрука. Она перекрывала путь Роммелю, совершавшему глубокий обходной маневр по пустыне. 2-я бригада «Свободной Франции» занимала позиции южнее дороги в сторону Египта. Попав в окружение, французы с тяжелыми боями прорывались на соединение с главными силами союзников и уходили к Эль-Аламейну.
Еще один важный пункт обороны союзников находился в Аль-Адеме. Этот опорный пункт рассматривался и Роммелем, и союзниками как краеугольный камень в системе обороны Тобрука. Защитники Аль-Адема находились на удалении около 20 км от города, по сути, в изоляции, не имея прямой связи с защитниками города. В 1942 году здесь оборонялась индийская бригада.
Рядом с Аль-Адемом раскинулась построенная итальянцами еще в середине 30-х годов база ВВС. После революции 1 сентября 1969 года Каддафи переименует базу в честь египетского президента Гамаля Абдель Насера. Прикрывала базу оснащенная советскими «Печорами» и «Волгами» бригада ПВО. Благодаря нашим специалистам, работавшим в ней, удалось быстро погасить пограничный конфликт между Ливией и Египтом летом 1977 года.
Для полноты картины следует сказать еще об одном воинском захоронении союзников. Оно находится километрах в 30 от Тобрука у шоссе в сторону Дерны, рядом с поворотом на Акрому…
Недавно случайно наткнулся в Интернете на видео, где победившие в Ливии «революционеры» оскверняют то самое общее военное кладбище союзников под Тобруком. Суровые бандюганы с «калашами» за спиной выворачивают из земли солдатские надгробия. Какой-то кривоногий мужик карабкается по шаткой лестнице к вершине креста, водруженного над мемориалом, и колотит молотком, пытаясь сбить металлический меч. Интересно, какие чувства испытывали поляки, чехи, словаки, если, конечно, кто-то из них видел этот разгул вандализма на воинском кладбище, где похоронены их соотечественники? Ничего им это не напоминает?
Командующий Немецким Африканским Корпусом генерал Роммель в захваченном Тобруке.
21 июня 1942 года «Африканский корпус» генерала Роммеля захватил Тобрук – крепость в Восточной Киренаике и вынудил капитулировать британский гарнизон.
Оборона Тобрука не являлась сплошной, а состояла из отдельных опорных пунктов и велась на 56-км фронте, поэтому к ее прорыву мог привести любой решительный штурм. В июне 1942 года у итало-немецких войск было свыше 200 танков, из них 125 немецких.
К 9:30. немецкие танки пересекли противотанковый ров и стали веером продвигаться вглубь английской обороны. Сам Роммель также двигался почти вплотную за наступающими войсками, готовый к приему командования в любой критический момент. Этим немецкие войска выгодно отличались от английских. Если на уровне полков англичане благодаря приобретенному опыту сражались отважно и умело, то на уровне высших соединений английское командование часто принимало запоздалые и не продиктованные реальной боевой обстановкой решения.
Немецкие военнослужащие осматривают брошенную в Эль Мечили английскую технику
К 11 часам немцы уничтожили до 15 танков противника и достигли минного поля, где встретили решительное сопротивление со стороны танков и артиллерии англичан. В ходе жестокого боя Африканский корпус к 14 часам вышел на гряду холмов севернее Тобрука, и Роммель лично отправился туда для подготовки решающего удара.
Английский танк «Матильда II» подбитый огнем зенитных орудий в районе Тобрука
Фактически цель сражения была достигнута, и итало-немецким войскам оставалось лишь завершить победу, очистив отдельные участки крепости. Днем 21-ая дивизия спустилась с холмов и двинулась к Тобрукской бухте. Наибольшее сопротивление на данном направлении оказал английский тяжелый зенитный дивизион, подбивший несколько немецких танков. В наступающих сумерках 21-ая дивизия пробилась в Тобрук, окутанный дымом пожаров, и открыла огонь с набережной по поспешно отчаливающим английским судам, пытавшимся вырваться в открытое море. 15-я немецкая танковая дивизия разгромила 1-ый британский Шервудский полк и большую часть 3-го Колдстримского гвардейского полка. Взяв большое количество пленных, немцы отошли, и расположилась на отдых вокруг Тобрука. Потери немцев были очень невелики и не шли ни в какое сравнение с потерями англичан.
Британское тяжелое орудие бомбардирует немецкие позиции из осажденного Тобрука
Единственное, что могло спасти гарнизон Тобрука в ночь с 20 на 21 июня – это прорыв из крепости, ставшей для англичан западней. Несмотря на то, что немцы и итальянцы захватили или уничтожили большое количество транспортных средств, их все равно оставалось достаточно, чтобы из города могла вырваться значительная часть войск. На рассвете 21 июня в западном секторе Тобрука царил хаос, причем обстановка еще более усложнялась наличием дезорганизованных тыловых частей, бежавших накануне из восточного сектора. Рано утром 21 июня над штабом генерала Клоппера был поднят белый флаг, и в руки немцев попали 33 тыс. пленных. Из крепости сумели вырваться лишь несколько сот человек. Многочисленные склады с продовольствием, бензином, обмундированием и боеприпасами, а также множество орудий, машин и танков стали трофеями немецко-итальянских войск.
Английские солдаты сдаються в плен.
Вечером 21 июня Роммель услышал по радио о своем произведении в фельдмаршалы. Это была заслуженная награда, поскольку взятие Тобрука увенчало целую серию блестящих побед этого талантливого военачальника.
Генерал вермахта Эрвин Роммель в автомобиле в Ливии
Источник информации о захвате Тобрука генералом Роммелем: сайт «Военная Литература» .
Если у Вас есть фотоснимки о захвате Тобрука генералом Роммелем, просим выкладывать их в комментариях этого поста.
Источник информации о фото: Военный альбом .
Если вам понравился этот репортаж, то Давайте дружить . Для перепоста воспользуйтесь кнопкой «Поделись с друзьями» и/или нажмите иконки внизу. Спасибо за внимание!
Падение Тобрука
Можно сказать, что сражение при Эль-Газале окончилось около полудня 15 июня. 8-я армия быстро отступала к границе, а танковая армия подходила к внешнему обводу обороны Тобрука. Вечером 15 июня началось новое сражение, которое точнее всего характеризовать как борьбу за рубеж Тобрук-Эль-Адем.
Южноафриканские военные историки, исследования которых нашли весьма полное освещение в книге «Crisis in the Desert», указывают, что генерал Окинлек решительно возражал против того, чтобы в случае новой осады оборона Тобрука проводилась с тех же позиций, что и в 1941 году. Он совершенно правильно оценивал коренным образом изменившиеся условия и учитывал, что оборонительные сооружения крепости были серьезно повреждены и что танковая армия могла теперь предпринять значительно более мощное наступление, чем в апреле - мае 1941 года. Представители военно-морского флота дали понять, что флот будет не в состоянии снабжать Тобрук в случае новой осады. Поэтому когда Окинлек разрешил Ритчи оставить 14 июня Эль-Газалу, он одновременно приказал 8-й армии произвести перегруппировку на рубеже Тобрук, Эль-Адем; он особенно подчеркивал, что Эль-Адем является жизненно важным пунктом для успешной обороны Тобрука. Окинлек настаивал, чтобы Ритчи использовал в районе Эль-Адема максимум сил, и многозначительно добавлял: «Я надеюсь, что Вы ничего не пощадите для достижения этой цели. Мы должны превзойти противника в быстроте принятия решений и в быстроте действий, и я хочу, чтобы Вы как можно тверже внушили это всем командирам».
Оценка обстановки Роммелем в точности совпадала с оценкой Окинлека. Когда утром 15 июня Роммель увидел с холмов, возвышающихся над прибрежным шоссе, что большая часть 1-й южноафриканской дивизии от него ускользнула, он тут же сообразил, что должен теперь направить главные усилия на Эль-Адем и выбить, как мы его называли, «краеугольный камень Тобрука». В действиях танков скорость имеет решающее значение - это прекрасно понимал и Окинлек, - и можно проследить, как в последующие два дня Роммель сосредоточивает в районе Эль-Адема превосходящие силы и намного упреждает медлительную и неповоротливую 8-ю армию. События 15–17 июня решили судьбу Тобрука: как изолированная крепость он не мог устоять против мощи всей танковой армии, и это хорошо знал Окинлек.
15 июня 90-я легкопехотная дивизия начала наступление на Эль-Адем, который в то время обороняли два батальона 29-й индийской бригады. К вечеру из района Акромы прибыла 21-я танковая дивизия и разгромила опорный пункт у тригонометрического знака 650 на Батрунских высотах, где расположился оставшийся батальон 29-й бригады с целью блокировать обходную дорогу войск стран оси. Такое начало нового сражения было многообещающим, и в своих распоряжениях на 16 июня Роммель приказал 21-й дивизии продвигаться вперед на Сиди-Резег и Бельхамед; 90-я дивизия при поддержке нашей армейской артиллерии должна была атаковать опорный пункт Эль-Адем; дивизия «Ариете» и три разведотряда имели задачу прикрыть южный фланг от идущих на выручку английских частей, и для поддержки их должна была подойти 15-я танковая дивизия. Таким образом, Роммель приказал всей своей ударной группе сосредоточиться в районе, который Окинлек называл «решающим местом».
16 июня отдохнувшая и пополненная в Гамбуте 4-я бронетанковая бригада, численность которой Ритчи довел до 100 танков, двинулась к Сиди-Резег. Но дорога оказалась блокированной противотанковым заслоном 21-й дивизии; сама дивизия в это время атаковала опорный пункт Сиди-Резег, обороняемый 16 Раджпутанским стрелковым полком 20-й индийской бригады. Сиди-Резег к вечеру 16 июня пал, но Эль-Адем упорно сопротивлялся, и командир 90-й дивизии доносил, что оборона была «необыкновенно упорной». Роммель не разрешил использовать против Эль-Адема танки, и во второй половине дня после довольно бурного разговора с полковником Марксом, решительным командиром 90-й дивизии, он согласился прекратить атаки. Днем мы перехватили разговор по радио между командиром 7-й бронетанковой дивизии генералом Мессерви и командиром 29-й индийской бригады Рейдом; они договаривались о возможном прорыве гарнизона Эль-Адема. Этот гарнизон действительно прорвался в ночь с 16 на 17 июня, и с этого момента оборона Тобрука утратила важное значение.
17 июня Роммель сосредоточил Африканский корпус и дивизию «Ариете» с целью разбить 4-ю бронетанковую бригаду и открыть путь на Гамбут. Во второй половине дня юго-восточнее Сиди-Резег произошел танковый бой; перевес сил в нашу пользу был слишком велик и, несмотря на величайшую отвагу 9-го уланского полка, англичане вскоре были вынуждены отступить, 4-я бронетанковая бригада потеряла половину своего состава и откатилась далеко на юг; на следующий день она перешла египетскую границу. С наступлением темноты Роммель лично возглавил Африканский корпус, и вскоре после полуночи с 17 на 18 июня 21-я дивизия перерезала шоссе Виа-Бальбиа около Гамбута. Все английские войска, располагавшиеся в этом районе, бежали на восток; несмотря на отдельные попытки противника уничтожить склады, мы захватили огромное количество бензина и продовольствия, а также много автомашин.
20– я индийская бригада все еще находилась в Бельхамеде, и при подобных обстоятельствах рассудительный полководец приказал бы этому соединению спокойно отойти в Тобрук, где оно явилось бы весьма своевременным подкреплением для 11-й индийской бригады, оборонявшей юго-восточный сектор. Вместо этого Ритчи приказал 20-й индийской бригаде прорываться к границе; утром 18 июня она столкнулась с Африканским корпусом и «исчезла из боевого состава 8-й армии».
К вечеру 18 июня Тобрук был полностью окружен с запада 21-м итальянским корпусом, с юга - 10-м итальянским корпусом, а с юго-востока и востока - дивизией «Триесте» и немецкими разведотрядами. Африканский корпус и дивизия «Ариете» располагались в районе Гамбута, и Роммель решил подвести их только в ночь накануне штурма. Приказ был отдан 18 июня; решение, которое в нем излагалось, было сравнительно простым. В 5 час. 20 мин. 20 июня пикирующие бомбардировщики и артиллерия должны были сосредоточить свой удар по участку 11-й бригады; группа Менни должна была проникнуть через проходы, проделанные саперами в минных полях в течение предшествующей ночи, а затем прорвать на узком фронте линию долговременных оборонительных сооружений за противотанковым рвом. Саперы устанавливают мосты для танков через ров, а танки через созданную брешь врываются в крепость. Этот план был очень гибким, какими и должны быть подобные планы, и мы не пытались установить точно разграничительные линии и объекты атаки. Был согласован вопрос о непосредственной авиационной поддержке, Кессельринг обещал прислать еще самолеты из Европы. Вся артиллерия танковой армии заняла позиции на высотах к востоку от Эль-Адема, и мы были изумлены, обнаружив, что англичане были настолько любезны, что оставили нетронутыми склады артиллерийских боеприпасов, которые мы создали здесь для той же самой цели в ноябре 1941 года.
19 июня 90-я легкопехотная дивизия продвинулась на восток и обнаружила, что противник оставил Бардию. Наши разведывательные подразделения действовали в обширном районе между Бардией и Бир-эль-Гоби; они встречали там только легкие английские отряды, и стало ясно, что Ритчи не намерен предпринять сколь-нибудь серьезной попытки помешать нашему наступлению на Тобрук. В тот вечер Африканский корпус выступил из Гамбута в свой район сосредоточения юго-восточнее крепости; марш был тщательно подготовлен и прошел без задоринки. В 3 часа 30 мин. 20 июня командир 21-й танковой дивизии доложил, что дивизия «полностью готова к штурму Тобрука».
В 5 час. я стоял вместе с Роммелем на высотах северо-восточнее Эль-Адема. Там был подготовлен наш командный пункт с прекрасным обзором, и когда рассвело, мы получили возможность наблюдать за полем боя вплоть до переднего края обороны Тобрука. Точно в 5 час. 20 мин. пролетели в плотных боевых порядках пикирующие бомбардировщики. Кессельринг сдержал свое слово и выслал сотни бомбардировщиков; они пикировали на передний край обороны - это была одна из самых эффектных воздушных атак, какие мне приходилось когда-либо видеть. Над районом атаки поднялось большое облако пыли и дыма, и в то время как наши бомбы с грохотом падали на оборонительные сооружения, к ним присоединился хорошо спланированный огонь невероятной силы всей немецкой и итальянской армейской артиллерии. Совместный удар артиллерии и авиации был ужасен и, как мы вскоре убедились, оказал подавляющее воздействие на боевой дух Махратского батальона, оборонявшего этот район. Пикирующие бомбардировщики действовали в течение всего дня, возвращаясь на аэродромы в Эль-Газале и Эль-Адеме лишь для того, чтобы, взяв бомбы, снова вернуться к месту боя. Управление действиями бомбардировочной авиации осуществлялось через оперативный отдел штаба армии и дало весьма плодотворные результаты.
Через некоторое время штурмовые группы саперов пустили оранжевый дым - сигнал для переноса огня в глубину, а в 6 час. 35 мин. поступило донесение, что перед опорным пунктом № 69 перерезана проволока. Группа Менни и пехота Африканского корпуса атаковали переднюю линию дотов и стали быстро продвигаться вперед, встречая слабое сопротивление. В 7 час. 03 мин. Менни донес, что взята в плен целая рота индийцев, а к 7 час. 45 мин. был осуществлен широкий прорыв и занято около десяти опорных пунктов противника. Через противотанковый ров установили мосты, и путь для прохода танков через передний край обороны был открыт.
Слабое сопротивление обороняющихся объяснялось главным образом бомбардировкой и, как это ни парадоксально, прекрасными бетонированными убежищами, построенными итальянцами. Град бомб и снарядов загнал индийцев под землю, где они были в относительной безопасности, но не могли вести огонь по нашим атакующим войскам, следовавшим вплотную за огневым валом. Другим важным фактором была слабость артиллерийского огня обороняющихся. Казалось, не было никакого управления огнем отдельных дивизионов; во время прорыва вели огонь несколько орудий южноафриканцев, но 25-й английский полк полевой артиллерии, который осуществлял непосредственную поддержку 11-й индийской бригады, очевидно, не открывал огня до 7 час. 45 мин. Орудия этого полка были использованы для противотанковой обороны, и, по-видимому, англичане надеялись на то, что огонь по проделанной бреши и накапливающимся позади нее немецким войскам будет вести среднекалиберная артиллерия. Но последняя хранила молчание, и лишь в 8 час. 45 мин. Африканский корпус донес, что огонь противника «усиливается», особенно огонь артиллерии «тяжелого калибра». Я хорошо помню, как мы, наблюдая в то утро за ходом боя, удивлялись, что артиллерия Тобрука ведет такой слабый огонь. Тем временем Роммель отправился вперед, чтобы непосредственно руководить прорывом.
Оборона Тобрука состояла из отдельных опорных пунктов и велась на фронте 56 км. Поэтому ее решительный штурм не мог не привести к прорыву. Решающим испытанием должна была явиться организация противником контратаки, и оставалось посмотреть, что он будет делать. В апреле 1941 года часть наших танков очень глубоко вклинилась в оборону противника и вплотную подошла к важному узлу дорог Кингз-Кроссу; затем они были блестяще контратакованы английскими танками, поддержанными артиллерией сопровождения, и отброшены за передний край обороны с тяжелыми потерями. Теперь, в июне 1942 года, это вряд ли могло случиться, потому что у нас было свыше 200 танков, из них 125 немецких. Наши танки использовались массированно, а на головных машинах следовали авиационные и артиллерийские офицеры связи для обеспечения непосредственной поддержки. Даже при этих условиях хорошо организованная контратака могла бы причинить нам серьезные неприятности, хотя я не думаю, чтобы гарнизон мог обороняться продолжительное время, поскольку минные поля в глубине обороны пришли в плохое состояние или вообще были разминированы и не являлись больше серьезным препятствием. Фактически контратака так и не состоялась, потому что силы англичан вводились в бой по частям и были лишены общего управления. План контратаки следовало наметить до нашего наступления и поставить во главе старшего командира.
К 9 час. 30 мин. немецкие танки пересекли противотанковый ров и стали веером продвигаться в глубь обороны. Генерал Неринг, командир Африканского корпуса, двигался с 15-й дивизией, а генерал фон Бисмарк, горячий командир 21-й дивизии, ехал в коляске мотоцикла среди головных танков. Он лично разведал минное поле и указал путь танкам. Сам Роммель также двигался вплотную за наступающими частями, готовый в критический момент принять командование. Я подчеркиваю этот элемент личного руководства, потому что английские и южно-африканские источники указывают, что ни один из старших офицеров 2-й южноафриканской дивизии, 32-й армейской танковой бригады или 201-й гвардейской бригады никогда не приближался к Кингз-Кроссу; обороняющиеся войска сражались с большой отвагой, но «без руководства и управления».
К 11 часам, по данным 15-й дивизии, было уничтожено 15 танков противника и захвачено 150 пленных; к полудню обе дивизии достигли линии минного поля южнее Кингз-Кросса, где встретили решительное сопротивление со стороны танков и артиллерии англичан. Разгорелся жестокий бой, в ходе которого наши танки уничтожили артиллеристов противника пулеметным огнем, а затем пронеслись через их позиции. К 14 часам Африканский корпус вышел на гряду холмов севернее Кингз-Кросса, и Роммель лично отправился туда на своей большой штабной машине для руководства следующим ударом.
Фактически цель сражения при Тобруке была теперь достигнута, и оставалось лишь завершить победу и очистить отдельные участки крепости. Днем 21-я дивизия спустилась с холмов и двинулась к Тобрукской бухте; наибольшее сопротивление оказал английский тяжелый зенитный дивизион, но в конце концов и он был захвачен в плен солдатами наших зенитных батарей, которые вели бой под личным наблюдением Роммеля. Этот дивизион подбил несколько наших танков и показал, что могли бы сделать англичане, если бы они использовали свои 3,7-дюймовые зенитные пушки так же, как мы свои 88-миллиметровые. В наступающих сумерках 21-я дивизия пробилась в город Тобрук, окутанный густым дымом горящих складов, и открыла огонь с набережной по английским судам, пытавшимся вырваться в открытое море. Несколько судов было потоплено и подожжено.
15– я танковая дивизия наступала на позиции гвардейской бригады на кряже Пиластрино; она разгромила 1-й Шервудский полк и большую часть 3-го Колдстримского гвардейского полка, а также захватила в плен штаб бригады. Взяв большое количество пленных, она отошла и расположилась на отдых вокруг Кингз-Кросса - мы достаточно сделали за этот день. К ночи стало ясно, что Тобрук доживает свои последние часы, и Роммель смог направить в Берлин сообщение о победе. Наши потери за день были очень малы и не шли ни в какое сравнение с потерями противника.
Единственное, что могло спасти гарнизон Тобрука в ночь с 20 на 21 июня, был прорыв из крепости, ставшей для англичан западней. Пусть мы захватили или уничтожили большое количество транспортных средств - их все равно оставалось еще достаточно, чтобы могла вырваться значительная часть войск. По-видимому, генерал Клоппер хотел уйти из окружения, но не смог добиться ясных указаний от штаба 8-й армии и, кроме того, встретил сильное противодействие со стороны некоторых своих подчиненных. Так ничего и не было сделано, и на рассвете 21 июня в западном секторе Тобрука царил буквально хаос, причем обстановка еще более усложнялась наличием дезорганизованных тыловых частей, бежавших накануне из восточного сектора. Рано утром 21 июня над штабом генерала Клоппера был поднят белый флаг, и в наши руки сразу попали 33 тыс. пленных. Многочисленные склады с продовольствием, бензином, обмундированием и боеприпасами, несмотря на разрушения, уцелели, а множество орудий, машин и танков увеличили трофеи танковой армии.
Вечером 21 июня Роммель услышал по радио, что он произведен в фельдмаршалы. Это была заслуженная награда, ибо, как говорится в официальном отчете южноафриканского командования, «взятие Тобрука увенчало целую серию, пожалуй, самых блестящих побед, когда-либо одержанных над английской армией».
Из книги Черчилль автора Бедарида ФрансуаПадение В начале мая 1945 года мир праздновал долгожданную победу. Уже несколько недель подряд войска союзников маршировали по Германии. 4 мая маршал Монтгомери в своей штаб-квартире, размещенной посреди песчаных равнин Люнебурга, принял капитуляцию северо-западной
Из книги Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель автора Кох ЛутцПОРТРЕТ НА ФОНЕ ТОБРУКА Наверное, ни один немецкий или итальянский солдат, из тех, кто 20 июня 1942 года принимал участие в штурме Тобрука, не скажет нам сегодня, где конкретно был генерал во время атаки. Роммель был везде! Он как молния перемещался по всему полю боя, требовал
Из книги Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха автора Перро Жиль Из книги Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы) автора Майский Иван МихайловичПадение Франции Прорыв немцев под Седаном навис, как грозная тень, над судьбой Франции. Теперь мы знаем, что Франции как самостоятельной великой державе осталось жить немногим больше месяца. Тогда мы этого точно не знали, однако уже с середины мая огромная тревога за
Из книги Против течения автора Морозова Нина ПавловеаПадение Дальше жизнь продолжалась двойственно. Я довольно хорошо ориентировался в происходящем вокруг, это меня мало трогало теперь. Во лбу моём как будто образовалась трещина, в которую задувал ветер, впервые подувший там, на канале. И его гуденье решало для меня всё.
Из книги Кардинал Ришелье автора Черкасов Петр Петрович Из книги Бестужев-Рюмин автора Григорьев Борис Николаевич Из книги Хищницы автора Лурье Лев ЯковлевичПадение Всему городу было известно: Штейн покровительствует всемогущий Константин Победоносцев, ссориться с ним себе дороже. В суд никто из коммерсантов не подавал. Но в 1905-м Константин Победоносцев был отправлен в отставку и вскоре умер.Еще один покровитель Ольги
Из книги Меченая автора7 Падение Я не в силах сдержать волнение каждый раз, когда возвращаюсь в Катманду. Дорога в большой город занимает всего два часа, но они кажутся мне вечностью. На этот раз меня вез довольно приветливый таксист. Тем лучше, сегодня я не в настроении с кем–либо препираться. С
Из книги Танковые сражения 1939-1945 гг. автораГлава VIII От Тобрука до Эль-Аламейна
Из книги Бронированный кулак вермахта автора Меллентин Фридрих Вильгельм фонПадение Тобрука Можно сказать, что сражение при Эль-Газале окончилось около полудня 15 июня. 8-я армия быстро отступала к границе, а танковая армия подходила к внешнему обводу обороны Тобрука. Вечером 15 июня началось новое сражение, которое точнее всего характеризовать как
Из книги Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России автора Из книги автораПадение То, что что-то пошло не так, первой почувствовала Пам. Затем начали волноваться и ребята. Остановить выступление они не решались. Стоя на самом краю сцены, Джим на мгновение по старой привычке повернулся к залу спиной.Робби увидел его раскрасневшееся лицо, налитое
|
|
Общий ход сражения
На протяжении большей части осады Тобрук защищала австралийская 9-я дивизия генерал-лейтенанта Лесли Морсхеда . Сэр Арчибальд Уэйвелл , главнокомандующий силами Великобритании на Ближнем Востоке , приказал Морсхеду удерживать Тобрук в течение 8 недель, но австралийцы обороняли крепость в течение 5 месяцев, прежде чем по просьбе их командования 12 августа были заменены 70-й английской пехотной дивизией, Карпатской польской бригадой (6000 солдат) и 11-м чехословацким пехотным батальоном под общим командованием английского генерал-майора Рональда Скоуби. Эти силы обороняли Тобрук вплоть до конца ноября, когда осада города была снята 8-й британской армией, осуществлявшей операцию «Крестоносец».
Морская операция британских и австралийских ВМС по поддержке снабжения Тобрука сыграла важнейшую роль в обороне города. В ходе её из осаждённой крепости было эвакуировано более 34 000 солдат, 7000 пленных и 7000 раненых. В Тобрук было доставлено около 34 000 тонн продовольствия и боеприпасов. При этом союзники потеряли от действий флота и авиации противника 27 судов.
Сохранение под своим контролем Тобрука имело решающее значение для действий войск союзников в Северной Африке . Тобрук представлял собой единственный крупный порт от Сфакса (Тунис) до Александрии , на протяжении около 1600 км. Захват Тобрука итало-немецкими войсками значительно упрощал снабжение последних; кроме того, после взятия этого города корпус Роммеля мог бы беспрепятственно продолжать наступление через ливийско -египетскую границу на Каир и Александрию, не опасаясь удара с тыла от гарнизона Тобрука.
Оборона союзниками Тобрука сыграла решающую роль в остановке наступления танковых сил германского корпуса «Африка» , который в ходе своего апрельского наступления смог разбить британские войска в Западной Киренаике и захватить такие её города, как Дерна , Завиет-Мсус и Бенгази .
Несмотря на то, что стойкая оборона союзников позволила им удержать Тобрук в 1941 году, этот город всё же был занят войсками Оси 21 июня 1942 года после поражения союзных сил в битве при Газале .
Предыстория
Операция «Компас»
В январе 1941 года союзниками была проведена операция «Компас» , имевшая своей целью изгнание итальянских войск из Северной Африки. 21 января 1941 года 6-я австралийская дивизия осуществила нападение на итальянский гарнизон в Тобруке - одной из немногих хороших военно-морских баз между Триполи и Александрией.
Итальянские силы не смогли оказать эффективного сопротивления нападавшим. Почти 30-тысячный гарнизон Тобрука, включая командира, генерала Петасси Манеллу, сдался в течение суток с начала штурма. Австралийцы, потеряв 49 человек убитыми и 306 - ранеными, захватили более 27 000 пленных, а также 208 артиллерийских орудий и 28 танков, портовое оборудование и жизненно важные трофеи (воду, горючее и боеприпасы). Итальянским войскам не помогли мощные укрепления, возведенные вокруг Тобрука ещё до войны.
К 8 февраля 1941 года операция «Компас» завершилась полным успехом союзников - была почти полностью захвачена Киренаика (7 февраля 6-я австралийская дивизия заняла Бенгази), 10-я итальянская армия, попавшая в окружение у Беда-Фомма (к югу от Бенгази) капитулировала перед английской 7-й бронетанковой дивизией .
Однако, союзники не смогли развить своего успеха. На совещании ряда военных и политических лидеров союзников в Каире (19-23 февраля 1941 года) было принято решение отправить в Грецию (которая ещё с 28 октября 1940 года участвовала в войне против Италии в Эпире и Южной Албании) 100 000 солдат из наиболее опытных подразделений союзных войск в Восточной Ливии (так, наиболее хорошо оснащённые 6-я австралийская дивизия, 2-я новозеландская дивизия из XIII корпуса генерала О’Коннора покинули Северную Африку); 7-я бронетанковая дивизия, понесшая значительные потери в технике, была отведена на пополнение в Египет и на некоторое время вообще фактически перестала существовать как боеспособное формирование. XIII корпус был расформирован, а его командующий возглавил британские войска в Египте. Генри Вильсон был назначен военным губернатором Киренаики в звании полного генерала, однако потом также отправился в Грецию для командования Британским экспедиционным корпусом в этой стране.
Из числа союзных войск в Киренаике остались лишь не обладавшая боевым опытом и технически изношенная 2-я английская бронетанковая дивизия, а также недавно прибывшая в Египет 9-я австралийская дивизия. Британская 6-я пехотная дивизия в то время только формировалась из отдельных частей в Египте и ещё не обладала артиллерией и достаточным вооружением. Так же не была полностью боеспособна и польская Карпатская бригада.
Кроме того, положение союзников в Киренаике осложняла проблема недостатка снабжения. Порт Бенгази фактически не мог использоваться по причине постоянных ударов итальянских ВВС (которым союзники не могли противостоять из-за перевода большей части собственной истребительной авиации в Грецию). Единственным узлом снабжения оставалась гавань Тобрука, но для снабжения передовых частей к югу от Бенгази союзники были вынуждены перевозить военные припасы на расстояние ещё примерно в 320 км из Тобрука.
В результате тяжёлых потерь в сражении у Сиди-Резега 22-23 ноября 1941 года и неудачных попыток выйти в тыл британцев Роммель 7 декабря начал отвод своих ослабленных войск на укреплённые позиции у Эль-Агейлы. 27 ноября 2-я новозеландская дивизия соединилась с 70-й британской пехотной дивизией, сняв таким образом осаду с Тобрука. К концу года почти вся Киренаика вновь перешла под контроль союзников. Значительную роль в этом, как и в остановке весеннего наступления Роммеля в Ливии, сыграла стойкая оборона защитников Тобрука.
Осада Тобрука - продолжавшееся 240 дней противостояние между войсками Великобритании и её союзников и итало -немецкими силами в ходе Североафриканской кампании Второй мировой войны , целью которого являлся контроль над городом Тобрук - важным портом в Киренаике . Осада Тобрука началась -13 апреля 1941 года , когда город был впервые атакован войсками блока Оси под командованием генерал-лейтенанта Эрвина Роммеля , и закончилась 27 ноября 1941 года, когда 8-я британская армия деблокировала Тобрук в ходе операции «Крестоносец» .
Общий ход сражения
На протяжении большей части осады Тобрук защищала австралийская 9-я дивизия генерал-лейтенанта Лесли Моршида . Сэр Арчибальд Уэйвелл , главнокомандующий силами Великобритании на Ближнем Востоке , приказал Моршиду удерживать Тобрук в течение 8 недель, но австралийцы обороняли крепость в течение 5 месяцев, прежде чем по просьбе их командования 12 августа были заменены 70-й английской пехотной дивизией, Карпатской польской бригадой (6000 солдат) и 11-м чехословацким пехотным батальоном под общим командованием английского генерал-майора Рональда Скоуби . Эти силы обороняли Тобрук вплоть до конца ноября, когда осада города была снята 8-й британской армией, осуществлявшей операцию «Крестоносец».
Морская операция британских и австралийских ВМС по поддержке снабжения Тобрука сыграла важнейшую роль в обороне города. В ходе её из осаждённой крепости было эвакуировано более 34 000 солдат, 7000 пленных и 7000 раненых. В Тобрук было доставлено около 34 000 тонн продовольствия и боеприпасов. При этом союзники потеряли от действий флота и авиации противника 27 судов.
Сохранение под своим контролем Тобрука имело решающее значение для действий войск союзников в Северной Африке . Тобрук представлял собой единственный крупный порт от Сфакса (Тунис) до Александрии , на протяжении около 1600 километров. Захват Тобрука итало-немецкими войсками значительно упрощал снабжение последних; кроме того, после взятия этого города корпус Роммеля мог бы беспрепятственно продолжать наступление через ливийско -египетскую границу на Каир и Александрию, не опасаясь удара с тыла от гарнизона Тобрука.
Оборона союзниками Тобрука сыграла решающую роль в остановке наступления танковых сил германского корпуса «Африка» , который в ходе своего апрельского наступления смог разбить британские войска в Западной Киренаике и захватить такие её города, как Дерна , Завиет-Мсус и Бенгази .
Несмотря на то, что стойкая оборона союзников позволила им удержать Тобрук в 1941 году, этот город всё же был занят войсками Оси 21 июня 1942 года после поражения союзных сил в битве при Газале .
Предыстория
Операция «Компас»
В январе 1941 года союзниками была проведена операция «Компас» , имевшая своей целью изгнание итальянских войск из Северной Африки. 21 января 1941 года 6-я австралийская дивизия осуществила нападение на итальянский гарнизон в Тобруке - одной из немногих хороших военно-морских баз между Триполи и Александрией.
Итальянские силы не смогли оказать эффективного сопротивления нападавшим. Почти 30-тысячный гарнизон Тобрука, включая командира, генерала Петасси Манеллу, сдался в течение суток с начала штурма. Австралийцы, потеряв 49 человек убитыми и 306 - ранеными, захватили более 27000 пленных, а также 208 артиллерийских орудий и 28 танков, портовое оборудование и жизненно важные трофеи (воду, горючее и боеприпасы). Итальянским войскам не помогли мощные укрепления, возведенные вокруг Тобрука ещё до войны.
К 8 февраля 1941 года операция «Компас» завершилась полным успехом союзников - была почти полностью захвачена Киренаика (7 февраля 6-я австралийская дивизия заняла Бенгази), 10-я итальянская армия, попавшая в окружение у Беда-Фомма (к югу от Бенгази) капитулировала перед английской 7-й бронетанковой дивизией .
Однако, союзники не смогли развить своего успеха. На совещании ряда военных и политических лидеров союзников в Каире (19-23 февраля 1941 года) было принято решение отправить в Грецию (которая ещё с 28 октября 1940 года участвовала в войне против Италии в Эпире и Южной Албании) 100 000 солдат из наиболее опытных подразделений союзных войск в Восточной Ливии (так, наиболее хорошо оснащённые 6-я австралийская дивизия, 2-я новозеландская дивизия из XIII корпуса генерала О’Коннора покинули Северную Африку); 7-я бронетанковая дивизия, понесшая значительные потери в технике, была отведена на пополнение в Египет и на некоторое время вообще фактически перестала существовать как боеспособное формирование. XIII корпус был расформирован, а его командующий возглавил британские войска в Египте. Генри Вильсон был назначен военным губернатором Киренаики в звании полного генерала, однако потом также отправился в Грецию для командования Британским экспедиционным корпусом в этой стране.
Из числа союзных войск в Киренаике остались лишь не обладавшая боевым опытом и технически изношенная 2-я английская бронетанковая дивизия, а также недавно прибывшая в Египет 9-я австралийская дивизия. Британская 6-я пехотная дивизия в то время только формировалась из отдельных частей в Египте и ещё не обладала артиллерией и достаточным вооружением. Так же не была полностью боеспособна и польская Карпатская бригада .
Кроме того, положение союзников в Киренаике осложняла проблема недостатка снабжения. Порт Бенгази фактически не мог использоваться по причине постоянных ударов итальянских ВВС (которым союзники не могли противостоять из-за перевода большей части собственной истребительной авиации в Грецию). Единственным узлом снабжения оставалась гавань Тобрука, но для снабжения передовых частей к югу от Бенгази союзники были вынуждены перевозить военные припасы на расстояние ещё примерно в 320 километров из Тобрука.
В результате тяжёлых потерь в сражении у Сиди-Резега 22-23 ноября 1941 года и неудачных попыток выйти в тыл британцев Роммель 7 декабря начал отвод своих ослабленных войск на укреплённые позиции у Эль-Агейлы. 27 ноября 2-я новозеландская дивизия соединилась с 70-й британской пехотной дивизией, сняв таким образом осаду с Тобрука. К концу года почти вся Киренаика вновь перешла под контроль союзников. Значительную роль в этом, как и в остановке весеннего наступления Роммеля в Ливии, сыграла стойкая оборона защитников Тобрука.
Источники
- Б. Лиддел Гарт «Вторая мировая война» - М.: Издательство АСТ, 1999. ISBN 5-237-03175-7
- Ирвинг Д. Эрвин Роммель. Ганнибал двадцатого века. Пер. с англ. А. Шипилова - М.: «Издатель Быстров», 2006.
- Курт фон Типпельскирх
- Ланнуа, Ф. де Африканский корпус: Ливийско-Египетская кампания (1941-1943) - М.: ACT, 2008. ISBN 978-5-17-052152-4 , 978-5-9713-9547-8
- Уинстон Черчилль .
- Шоу Э. Вторая мировая война день за днём. Величайшее военное противостояние. 1939-1945. Пер. с англ. В. Д. Кайдалова - М.: Издательство Центрполиграф, 2012. ISBN 978-5-227-03456-4
|
||||||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Осада Тобрука"
Отрывок, характеризующий Осада Тобрука
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d"affaires et que ce n"est que par pure charite, que je m"occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu"on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j"ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J"espere, que vous ne direz plus qu"on s"ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.